Далекое-далекое гудение… Едва различимый, но такой знакомый гул… Над Соболицким берегом — пологим, пустынным, открытым — возникла зловещая точка. Малюсенькая пока, едва заметная на горизонте мошка. Бурцев остановил мотоцикл, поднял к глазам бинокль. Точка перестала быть мошкой. Немецкая оптика позволяла различить фюзеляж и крылья. Гул над озером нарастал.

«Мессер»!

Бурцев выругался. Проклятье! Их передовой дозор еще может спрятаться, но все остальное воинство князя Александра, растянувшееся по Узмени, на льду — как на ладони. Замерзшая озерная гладь — не лес. Здесь не укроешься от авианалета под густыми сосновыми лапами.

Штурмовик придерживался прежней тактики: не поднимался слишком высоко, рассчитывая для начала позабавиться — напугать людей и лошадей ревом двигателя. Пока — напугать. А уж как подлетит поближе — начнет косить народ пачками. Бить по беззащитным живым мишеням, рассыпанным по ровной ледяной скатерти, удобно — не промажешь.

Немецкий ас будет жать на гашетку, расстреливать и топить, взламывать огнем пушек и пулеметов доспехи и лед. Будет снова и снова заходить в атаку и лупить сверху — хладнокровно, расчетливо, жестоко и безнаказанно, — лупить до тех пор, пока не выйдет весь боекомплект.

Один-единственный самолет все воинство князя Александра, конечно, не перебьет. Но этого и не нужно. Вряд ли выжившие после авианалета смогут похвастаться прежней готовностью идти в бой. Драться с псами-рыцарями — это одно, а вот с самолетами…

— Змей! Змей поганый! — кричали русичи.

— Ашдаха! — орали татары.

— Смок! — вопил Освальд.

Стрельбы еще не было, но волнение среди ратников уже началось. И волнение это быстро перерастало в панику. Нужно было что-то делать. И притом немедленно. А большего, чем Бурцев, сейчас не в состоянии сделать никто. Ладно, поиграем в ПВО. Пока пилот люфтваффе ничего не понял.

Бурцев газанул, напугав до полусмерти скакуна Освальда, резко развернул «цундапп». Красиво получилось, лихо, — как в кино, по-каскадерски. Да только не до зрелищности ему сейчас.

— Все за мной!

Он загнал машину на ближайший островок — высокий, с хвойным леском, обрывистый со стороны озера. Взлетел, трясясь, по крутому каменистому склону на самую верхотуру. Притормозил между огромными валунами, поросшими цепким разлапистым ельником. Идеальная позиция: пулеметный ствол смотрит вверх. А мотоцикл сверху не видать. Ну, или почти не видать. Оп-ля! Вылетел, ойкнув, из коляски эсэсовский танкист, Бурцев занял освободившееся место у пулемета.

Будет один шанс. Только один. И этот шанс нужно использовать на все сто… Прокола быть не должно.

Сзади застучали копыта. Вовремя…

— Освальд! Дмитрий! Бурангул! Слазьте с коней! Зовите остальных! Прикройте меня! Так надо!

Подчинились ему беспрекословно. Даже гордый добжинец позабыл на время о шляхтичской спеси. Все просто: только Бурцев знал сейчас, что делать. Остальные чувствовали это. И стремились помочь. Люди засуетились, выполняя приказ новоявленного командира. Толпились бестолково. Прикрывали…

— Да не так! Щитами прикройте! И меня, и телегу эту. Чтоб сверху не видать было. Быстро!

Не поняли. Но поверили. И успели: сгрудились тесной группкой вокруг мотоцикла, нагромоздили над «цундалпом» диковинную «черепаху». Русские щиты — круглые и продолговатые, каплеобразные, деревянные, с железной обивкой. Легкие, плетеные, обтянутые кожей — татарские. А в центре — рыцарский, треугольный, умбонистый — Освальда… Для пули — плевое препятствие, но зато щиты и люди до поры до времени скроют от глаз пилота пулемет, готовый к бою.

На то и расчет. По идее, сейчас «мессер» должен выцеливать хвост растянувшейся по льду колонны и вряд ли разглядел, что впереди — в далеком дозорном отряде затесался военный мотоцикл. Значит, летчика, уверенного в своей неуязвимости, ждет сюрприз. Неприятный сюрприз, если преподнести его как следует.

Замычал пленник — унтерштурмфюрера Отто Майха кто-то в суматохе придавил тяжелым сапогом. Пинок другого сапога заставил немца замолчать. Воины, теснившиеся вокруг Бурцева, замерли. Воины во все глаза смотрели туда, где вот-вот зачнется ад.

— Освальд, чуть-чуть присядь. Мне тоже нужно видеть, что там происходит.

«Мессершмитт» атаковал.

Лед вздрогнул.

Присел не только добжиньский рыцарь — поневоле присели все. «Черепаха» мигом обратилась в некое подобие гномьего хирда. Слава Богу, люди, у которых разом вдруг подкосились колени, не побросали щиты. «Цундапп» с пулеметом оставался под прикрытием.

— Стоять, если хотите выжить и сбить эту тварь! — заорал Бурцев. — Всем стоять!

Глава 28

Они стояли. А «мессер» бил… Летел вдоль колонны и палил. На этот раз немец не ограничился пулеметами: не стеснялся, гад, жать и на пушечные гашетки. И не только на них. Как оказалось, немецкий штурмовик нес на борту еще и бомбы. Небольшие, но зато немало. Точного бомбометания ему сейчас не требовалось. Самолет не сбрасывал даже, а буквально клал смертоносный груз на лед Чудского озера — туда, где толпилось побольше народу.

«Мессер» щедро высевал под собой стальные семена смерти. Пули прошивали насквозь и тела, и ледяной панцирь, снаряды и бомбы вздыбливали воду и торосы. По белой глади шли трещины, льдины раскалывались, оживали, приходили в движение, переворачивались под тяжестью пеших и конных воинов.

Бежали прочь ополченцы и бойцы кончанских старост, гнали лошадей к спасительному русскому берегу посадские гриди, дрогнули боярские и купеческие воинские люди, княжеские дружинники и ратники владыки Спиридона тоже держались подле своих военачальников из последних сил.

Ржали кони, гибли люди. И тонули, тонули, захлебываясь в ледяной воде… Тот, под кем проламывался лед, камнем шел на дно: русские доспехи ненамного легче немецких — выплыть в них нереально.

«Мессер» приближался к авангарду новгородского войска…

Пара пулеметных очередей, грохот скорострельной пушки, взрыв бомбы — и авангард рассыпался, распался на одинокие разбегающиеся фигурки. Не очень удобная мишень. Удобнее была другая. Та, что на островке. Тесная кучка безумцев, стоявших под елочками плечо к плечу, щит к щиту. Сверху казалось: верные телохранители пытаются прикрыть знатного воеводу. И самолет летел прямо, летел не сворачивая, летел, не увеличивая высоты. Ас лихачил, ас делал вид, будто намеревается протаранить островок. И наверняка ухмылялся за штурвалом. Летчик заходил в лобовую атаку, целя винтом и пушками в лицо воинам Дмитрия и Бурангула. «Хирд» нервно зашевелился.

— Держать щиты! Стоять на месте!

Голос Бурцева сорвался. Если бы кто-то сейчас сказал, что он, сидя в мотоциклетной люльке «цундаппа», с пальцем на спусковом крючке, волновался меньше остальных, первую пулю получил бы именно этот умник. Но никто не в состоянии разговаривать, когда атакует вражеский штурмовик. Разговаривать не в состоянии. Только орать. Матом! Благим и не очень.

— А теперь все прочь, мать вашу! И уши! Уши берегите, вашу мать!

Вопил Бурцев по-русски, но про уши почему-то правильно понял только сообразительный Бурангул. Татарин упал ничком в снег — рядом с эсэсовцем, плотно зажмурил узкие глазки, закрыл голову руками. Остальные о своих барабанных перепонках вовремя не позаботились. И пожалели. Особенно поплатились за нерасторопность Освальд и Дмитрий. Именно промеж их голов ударил трофейный «MG-42».

Немецкий летчик был слишком уверен в своей неуязвимости. Летчик слишком близко подлетел к групповой цели на островке. И слишком долго держал палец на гашетке, не нажимая ее.

Бурцев вдавил курок первым — сразу же, как только между плечистым Дмитрием и высоким Освальдом образовалась бойница. «Цундапповский» пулемет загрохотал, задергался, заходил ходуном на турели с амортизатором… «Мессер» тоже спохватился, огрызнулся, но уже неприцельно — как…

Рука летчика все-таки дрогнула в последний момент. Еще бы не дрогнуть, если из-за стены щитов вдруг начинает почти в упор шмолить невесть откуда взявшийся вражеский пулемет.