Задние ряды налетали на передние — поверженные, израненные, обожженные, копошащиеся в черно-красной жиже. Многие всадники падали, не в силах ни объехать, ни перескочить внезапно возникшую преграду. За доли секунды на месте притупившегося клина возникла чудовищная давка. Монолитный строй стал вдруг смертельной западней для всех, кто в нем находился.

Грязь, прожженные дыры и особый, неповторимый цвет, который оставляет только обильный кровяной крап, украсили плащи крестоносцев. А взрывы все гремели, выбрасывая к небу ошметки разорванных тел в оболочке искореженных лат. Грохот, гарь, яркие всполохи. И паника. И вопли боли и ужаса…

Лишь несколько всадников успели проскочить заминированный участок. Та самая шестерка отборных рыцарей, что мчались в атаку первыми. Но сейчас, ошеломленные, рассеянные, потерявшие строй и напор, они не казались больше грозным противником. Влетев по инерции в ряды новгородцев, тевтоны напоролись на густой частокол копий. И пали все до единого.

Взрывы смолкли, боевой порядок крестоносцев расщепился, треснул сразу в нескольких местах. Из-за фланговых рыцарских колонн, словно гной из лопнувшего нарыва, хлынула чернота кнехтов. Всадники тыловых рядов натягивали поводья, поднимали лошадей на дыбы, поворачивали от полуживой, шевелящейся баррикады из металла и плоти. Пехота пятилась, расползалась, просачиваясь сквозь бреши взломанной трапеции.

Орденская «свинья» увязла в самой себе… Атака захлебнулась. Небольшими группками и поодиночке тевтоны старались поскорее выбраться из давки и дыма. Но прийти в себя и занять оборону им не позволили.

Русичи и стрелки Бурангула ударили по ошеломленному противнику почти одновременно. Новгородцы врубились в остатки бронированного рыла спереди. Кочевники атаковали фланги и тыл противника. Русичи лезли в рукопашную и дрались страстно, самозабвенно. Лучники же Бурангула использовали иную тактику. С гиканьем и визгом они гнали лошадей на врага, пускали стрелу-другую, поворачивали, уступая место следующему стрелку. Потом мчались прочь, вытаскивали на скаку из колчана новую стрелу и, описав полный круг, атаковали снова. Живые колеса крутились возле разбитой «свиньи», без перерыва осыпая рыцарей, кнехтов и тевтонских союзников стрелами. Орденские арбалетчики не в силах были остановить это дикое кружение.

Тевтонам, принявшим бой с новгородцами, тоже приходилось несладко. Преимущество непробиваемого строя теперь умело использовали русичи. А хаос и беспорядочное смешение пехоты и конницы, рыцарей и кнехтов, братьев и полубратьев мешали крестоносцам дать хоть сколь-либо организованный отпор.

Бурцев дрался вместе с десятком Дмитрия. Собственно, не дрался даже, а просто поднимал и с силой опускал изогнутый клинок на любое препятствие, возникавшее впереди. Он яростно рубил своей татарской саблей тевтонские кресты и черную Т-образную вышивку на сером фоне, рубил глухие шлемы рыцарей и каски кнехтов, рубил конных и пеших, рубил щиты, плащи, кольчуги, панцири. Рубил, почти не получая сдачи. И отстраненно удивлялся, почему в такой мясорубке его самого до сих пор не располовинили тяжелым рыцарским мечом, почему не снесли голову, почему не нанизали на копье.

Дело оказалось вовсе не в берсеркерской неуязвимости и уж тем более не в искусстве конного фехтования, обретенном вдруг бывшим омоновцем. Просто дружинники Дмитрия во главе со своим десятником умело прикрывали его щитами. И телами тоже.

«Кажется, я обзавелся собственными телохранителями», — подумал Бурцев. И рассек еще один Т-образный крест, пока тевтонский сержант выдирал свой топор из щита Дмитрия.

Глава 62

Первыми побежали кнехты и союзники ордена. Затем дрогнули и начали отступать рыцари в серых плащах. Только орденские братья пытались сдержать врага. Даже потеряв строй, многие из них все еще представляли серьезную опасность. Но долго отмахиваться мечами от татарских стрел и наседавших новгородцев не могли даже лучшие воины ордена. Белоплащные крестоносцы в конце концов тоже повернули лошадей.

Пространство впереди опустело. Рубить стало некого. Боевая горячка прошла. Откатила.

Отпустило…

Он взглянул на свой клинок. Кривое лезвие выщерблено, на металле — красные разводы, чей-то прилипший волос. Бурцев машинально стряхнул с сабли алые капли. Дела! Он ведь даже не помнит лиц тех, кого лишил жизни. Не помнит своих действий. Вообще мало что отложилось в памяти после этой рубки. А ведь раньше он никогда не терял контроля над собой в драке. Так почему вдруг?

Может быть, дело в том, что здесь, в этом мире мечей и щитов, не нужно писать простыни объяснительных и каждый раз доказывать необходимость применения оружия, когда такая необходимость очевидна. Это… это раскрепощает, что ли…

Еще один взгляд, брошенный на саблю. Вот откуда берутся легенды о мечах-кладенцах! Стоит человеку пару-тройку раз ввязаться в бой по-настоящему, стоит сцепиться не на жизнь, а на смерть без оглядки на прошлое и будущее, как оружие начинает владеть своим хозяином, а не наоборот.

Ладно, забыли. Хорошо и плохо — категории для другого места и другого времени. Здесь и сейчас идет битва. А в битве нужно выжить. И победить. На войне, блин, как на войне.

Бурцев осмотрелся. Новгородцев осталось не больше сотни. Многие ранены. Десяток Дмитрия потерял трех бойцов. Плата, которую телохранители заплатили за безопасность своего воеводы, оказалась велика.

Татарские лучники, не ввязывавшиеся в рукопашную, пострадали меньше, но и у них были ощутимые потери: арбалетчики крестоносцев недаром ели орденский хлеб. К тому же нескольким отчаянным братьям и сержантам все же удалось добраться до кочевников. Их мечи здорово проредили легковооруженную сотню. Да, тевтонский клюв успел-таки вырвать изрядный клок мяса.

— Василь! — торжествующий бас Дмитрия прогремел прямо в ухо. — Убегли тевтоны! Все убегли! Разбили мы их, латинян окаянных!!!

Подъехал и Бурангул с почти пустым колчаном:

— Вацалав, взгляни-ка туда.

Бурангул указал куда-то вправо, где накатывалась вторая волна атаки. Судя по вражеским знаменам и штандартам, в бой вступили отряды опольцев князя Мечислава и Сулиславская рать, набранная из великопольских и малопольских рыцарей. Наступающие оттесняли легкую конницу центрального и правофлангового туменов. Арбалетчиков у поляков было побольше, чем у тевтонов, так что волновые контратаки-наскоки степных лучников получали достойный отпор и почти не задерживали продвижение польского «частокола».

Позади — на холмах у Нисе — загрохотали боевые барабаны, к небу поднялись сигнальные бунчуки. Внутри туменов началась передислокация: раненые и уставшие воины отступали с передовой, их место занимали свежие силы. Но лавина польских рыцарей все так же неумолимо сминала противника.

Действовали паны в привычной им манере. Разгон, копейная сшибка, рубка на мечах… Сражение поляки превращали в множество турниров. Каждый бился по своему усмотрению, окруженный толпой оруженосцев и слуг.

Татаро-монголы пятились. Бежать не решался никто, памятуя о печальной участи Шонхора. Однако сдерживать натиск рыцарской конницы легковооруженным степнякам тоже было не под силу. Преимущество дистанционного лучного боя они уже утратили, а в тесной ближней схватке рыцари действовали увереннее.

Но! Между разрозненно наступавшими опольцами и великопольцами появилась небольшая щель. А за ней, за этой щелью…

— По-моему, тот знак орла и льва я уже видел раньше, — сказал Бурангул. — На щите куявского князя.

Татарский юзбаши не ошибся. В тылу атакующих маячила куявская хоругвь с черным орлом на желтом фоне и белым львом на красном. Да и знамя магистра Конрада Тюрингского, к которому подтягивались крестоносцы из разбитой «свиньи», — тоже.

Если поспешить…

Бурцев поспешил. Пришпорив коня, он ринулся в узкий проем между воинством Мечислава Опольского и Сулислава Клеменса. Новгородцы сорвались следом. Татарская сотня помчалась за русичами. В бешеном галопе степные лучники выдергивали из колчанов и накладывали на тетиву последние стрелы.